Дмитрий Быков

Кто должен изменить российскую школу? Власть? Родители? Педагоги?

Олег Павлович Табаков, царство ему небесное, когда-то мне сказал: «Вы можете сколько угодно все говорить про режиссерский театр, но в театр ходят смотреть на артиста». И гордо сказал: «На меня, на меня ходят смотреть. На звезду». Надо уважать артиста. Школу может и хочет изменить только учитель. В школу ходят на учителя. Никакие бабки, никакой директор, никакие инновации не сделают ничего, если в школе не будет работать харизматичный педагог. Как сказал другой великий артист о профессии, близкий, Константин Аркадьевич Райкин: «Артистом называется человек, на которого всем хочется смотреть. Идет сцена, объясняется парочка на переднем плане, а где-то сзади, около задника, около кулисы сидит и молчит человек. И все смотрят на него, а на пару – ноль внимания. Он – гений». Вот это и есть артист. Учитель – это харизматик. И если учитель в эпоху Интернета, когда вся информация добывается в один клик, не зажжет интересом к предмету, то никакие элитные школы ни с какими инвестициями ничего не сделают. А вот как готовить таких учителей – это вопрос. Сегодня нужна экстремальная педагогика, умение победить в классе травлю, если она там есть, а она есть, умение сделать, чтобы дети были все время заняты, чтобы в школу хотелось идти. Я работаю в «Золотом сечении» именно потому, что дети туда идут с удовольствием. А идут они туда с удовольствием, потому что там классные учителя, безупречно знающие предмет и не допускающие панибратства. Что тоже очень важно. Потому что вот эта так называемая «товарищеская педагогика», а вот когда ребенок должен быть учителю другом, и они на равных, этого я не понимаю. Учитель должен быть полубогом. Как Николай Кузин, наш историк. Как был для меня Николай Страхов, наш историк, тоже покойный, но это для меня был человек, к чьим советам и мнениям я прислушивался до последнего дня. И, кстати говоря, именно Страхов был научным консультантом всех моих исторических романов. И когда он умирал в больнице, за два дня до смерти он мне позвонил и внес несколько правок в мою статью о Победоносцеве. Ему было не все равно. И вот для меня такой учитель – это образец.

Кроме того, я совершенно не понимаю вот этих разговоров о перезагруженности школьников. Современный ребенок страшно недогружен. Он должен заниматься делом беспрерывно. Когда у него состарятся мозги, когда ему будет 20 лет, а это уже мозги немолодые, он уже открытий не сделает. Учиться и запоминать надо, пока тебе 12-15 лет, а самым впечатлительным вообще восемь. Всю информацию о мире, 75 ее процентов, мы успеваем получить до 5 лет. Надо ребенка постоянно, системно, интенсивно загружать, чтобы у него не было минуты свободной подумать о травле, чтобы он не отвлекался на отношения с одноклассниками, чтобы его безумно занимал процесс познания. И вот только в такой школе из человека получается что-то, потому что совесть есть только у профессионала.

Сейчас только и слышно, что в школах чрезмерная нагрузка на детей

Она ничтожная. Его грузят, во-первых, не тем, и, во-вторых, не так. Во-первых, я все-таки уверен, что школьнику нужно профилированное обучение. Не надо в гуманитария пихать физику. Пусть он изучит азы, и дальше достаточно. Ну, разве что из любопытства. Мне всегда физика была интересна. Хочешь – изучай, не хочешь – не надо. Но у нас еще физичка замечательная, дай Бог ей здоровья. А что касается второго, что он перезагружен, вообще, по времени, оптимальная школа – это вот как мой сын из киношколы: в 8 утра ушел, в 12 вечера пришел. А иногда я ночью забирал его на машине, потому что они репетировали. Школьник должен проводить дома ночь. Все остальное время он должен заниматься безумно интенсивным обучением, чтоб ему было увлекательно. Потому что если он не увлекается, у него нет в жизни никаких критериев, он спокойно относится к зажимам свободы, к отъему прав, ко всему. Почему? Нет критериев. А критерии есть у человека, который одержим.

А что для вас учительство? Это работа или некий вклад в общественное благо?

Я боюсь, что это две вещи всего. Во-первых, это место, откуда меня никто не выгонит, потому что учителей по-прежнему не хватает. То есть меня могут, конечно, если мне запретят всякую деятельность в России, меня могут выгнать и оттуда, но это последнее место, откуда меня выгонят, потому что добровольцев туда не очень много. Это надо любить. А во-вторых, это мой такой тяжелый экстремальный спорт, это мой наркотик. Я совершенно честно в этом году, скажем, решил со школой завязать, потому что мне надо писать роман, а у меня физически нет времени ни на что. Но я пошел просто по старой памяти навестить, товарищей и соратников на линейку. И, увидев эту атмосферу, я понял, что не могу эту школу бросить, и остался в ней, потому что, что называется, старого пса не научишь новым трюкам. Я – учитель по роду деятельности, по наследственной, потомственной деятельности. Я не могу от этого отказаться физически, потому что это – мой адреналин, мои контакты с детьми, моя молодость, мой ионный душ.  Ну, и, кроме того, это возможность проговаривать концепции своих статей с самыми непредвзятыми читателями. Очень многие статьи написаны в результате споров с учениками. И мне бы никогда в голову не пришли те ходы, мысли, которые пришли в результате.

Вы противник публичной благотворительности? Почему?

Я занимаюсь этим для себя, и не в организационном порядке. Ну, потому что, понимаете, если вы занимаетесь этим публично, есть две опасности. Первая, в какой-то момент к вам приходят и говорят: «А стань-ка ты доверенным лицом того-то, и твоим подопечным детям будет легче». Я не знаю, как отказаться от этого соблазна? Вот человек занимается, допустим, спасением больных стариков. Ему говорят: «Мы поможем больным старикам, но поработай нашим лицом». А это выбор, к которому я не готов. Это выбор дьявола. Тут оба варианта ужасны. Второй вариант — это подмена мотива. Люди начинают помогать детям или бедным не потому, что им надо помогать, а потому что так делает звезда NN. Это не душеполезно. И мне кажется, что такая помощь, она блага не принесет. Вот говорят, больному ребенку все равно, кто спонсирует операцию. Я думаю, ему не все равно. Не все ли равно? Говорю, нет, не все равно. Потому что грязные деньги, они как бы заражены радиацией, и они в плане здоровья большого блага не принесут. Ну, мне скажут, что это мистика и оккультизм, но я так вижу. И я не хочу брать грязные деньги на это. Поэтому мне кажется, благотворительность должна быть частной, анонимной, непубличной и стерильной, как операционное поле, иначе это профанация. Ну, я никого не заставляю думать так же. Другие хотят, пусть помогают.

Чем объяснить рост благотворительности, который наблюдается в последние годы?

Человек так устроен, что ему надо за что-то себя уважать. Количество вещей, за которые он в современной России может себя уважать, оно стремится к нулю. Ну, вот они и хотят это сделать. А почему столько народу идет в школу преподавать? Я с этим сталкиваюсь постоянно. А почему? А потому что это чистое дело. Хочется заниматься чистым делом. Многие даже идут, совершенно не умея этого делать-то. Но они научаются в процессе.

Благотворительность приносит какое-то удовольствие?

Как у меня написано на майке, правду говорить легко и приятно. Соответственно, делать добро тоже легко и приятно. Это очень повышает самоуважение. Мне изобретатель перплексуса, очень хороший американский изобретатель, объяснил, зачем люди играют в компьютерные игры и вот в этот его шар-головоломку. Уважать себя не за что, а тут ты победил, и весь день ты думаешь о себе хорошо. В этом секрет как бы этого перплексуса. А что касается благотворительности, это тоже такой маленький частный способ немножко приподняться в пирамиде Маслоу. Немножко удовлетворить не только базовые потребности, а потребность быть хорошим. Я уверен, что человеческая базовая потребность – быть хорошим. Поэтому люди, играющие на плохих инстинктах, они временщики, они ненадолго. А вот быть в своих глазах добрым гораздо важнее, чем бороться с внешними врагами. Поэтому их имена будут с презрением повторяться в веках, а благотворители проживут честную жизнь и попадут на небо.

Вы по-прежнему уверены, что прямая адресная благотворительность эффективнее, чем благотворительный фонд?

Абсолютно уверен. Потому что благотворительные фонды – это очень часто способ откупиться. Человек откупается от совести. Вот он подал нищему. И даже нищему лучше дать, потому что это все-таки адресная помощь. Даже вы не знаете, настоящий он нищий или нет, но все равно лучше ему дать, он уже свою цену заплатил: он унизился, встал с протянутой рукой, подайте ему. Точно так же и адресная благотворительность, она все-таки надежнее, чем помочь фонду. Ну, все мы знаем, что управление этими фондами должны осуществлять профессионалы. Это не всегда так. Вот мне грех, наверное, это говорить, и это ужасно, но я трижды подумаю, давать ли в благотворительный фонд, если человек, с ним ассоциирующийся, засветился в чьей-то избирательной кампании. Вот трижды подумаю. При самом лучшем личном отношении. Потому что уже какой-то элемент предательства в его деятельности есть. Он уже торганул этой деятельностью. Торганул против воли. Его поставили в такую чудовищную позицию, но он уже поступился чистотой операционного поля. Поэтому лучше я дам человеку, который реально нуждается, даже если этот человек нуждается не в деньгах на хлеб, а в деньгах на лекарства или в деньгах на книгу. Я лучше дам тому, кого я знаю лично.

Вы занимаете активную гражданскую позицию. Зачем вам все это?

Мне, вообще, кажется, что литераторы – единственные люди, которые кровно заинтересованы в том, чтобы в России существовала свобода — и политическая, и журнальная. И не только потому, что они от этого зависят – возможность печататься и так далее, а просто потому, что литератору должно быть не противно смотреть на себя в зеркало. Если он испытывает отвращение к себе, и постоянно от умолчания, от трусости начинает себя ненавидеть, это очень сказывается на производительности труда. Писателю надо себя уважать. А как можно себя уважать, когда молодежь, твои же ученики, идут на митинг, а ты где-то сидишь, непонятно? Иногда я на эти митинги не хожу, если я их атмосферу не ощущаю своей. Скажем, на митинги КПРФ против пенсионной реформы я не пойду. А если там много моих товарищей, и, как наши консерваторы очень любят говорить: «мой соратник», «мой товарищ», да, «мой сослуживец», «однополчанин», «боец» и так далее, скажем так, вот если там мои друзья и единомышленники. Потому что опоганенное слово «товарищ» я в этом контексте произносить не хочу. Оно для меня остается довольно симпатичным вне его советского контекста. Поэтому там, где мои друзья, так правильней будет для меня. Это я таким образом не то чтобы делаю карьеру, я таким образом оптимизирую среду.

Когда вы пишете стихи или романы, вы стремитесь повлиять на умы людей?

Вот это, что называется, good question. Ну, понимаете, а вот если я стремлюсь им внушить чувство, что они не одни такие, это я стремлюсь повлиять на умы или нет? Я, скорее, стремлюсь как-то их утешить. Потому что главное мое занятие – это аутотерапия, я стараюсь сделать так, чтобы мне стало легче, чтобы я сформулировал какие-то мучительные для меня вопросы, чтобы я выбросил из себя какой-то камень, чтобы я заговорил какие-то отвратительные воспоминания, заклял их буквально. Да, наверное, в этом смысле я занимаюсь и какой-то помощью окружающим. Потому что кому-то будет легче, близким мне людям, похожим на меня. А внушить им какие-то мысли, я, так сказать, не убежден. Вот я сейчас приехал сюда с просмотра фильма Авдотьи Смирновой «История одного назначения». Картина очень сильная, я бы сказал, превосходная картина, но вот ощущение, которое она оставляет зрителю, неоднозначное. Либо он думает: «Надо немедленно бежать и что-то делать». Либо: «Так всегда было, и ничего не изменишь». Вот едучи сюда, я для себя, наконец, сформулировал: она поселяет в зрителей такую муку, такую боль и такое отвращение, что все-таки работает она, в результате, на изменения. Не просто на внешнюю эволюцию, а на подвижки к каким-то внутренним действиям. И, кстати, запуститься ей с этой картиной помог Чубайс. Муж ее. Я думаю, что это самый большой вклад Чубайса в будущее России, когда-либо сделанный. Больше, чем все нанотехнологии. Потому что главная нанотехнология – это вот эти микроскопические изменения в сознании. И после этого фильма человек не так спокойно будет относиться к тому, что на его глазах ногами бьют ребенка, условно говоря. Вот таких изменений, наверное, я хотел бы добиться. Потому что терпимость меня бесит.

Расскажите о своих главных учителях

Ну, прежде всего, на меня в огромной степени влияет мать. Притом, что наши методические установки чисто педагогические очень сильно расходятся. Я всегда завидую тому, что у нее дома вечно толкутся ее ученики, что они ей рассказывают про свою личную жизнь, что они постоянно нуждаются в ее присутствии. Не то чтобы они от нее зависели, но им важно с ней советоваться. И точно так же – коллеги. Я стараюсь все-таки минимизировать личное общение с детьми, потому что учитель должен быть приподнят. Когда они уходят из школы – ради бога, и со своими студентами-выпускниками тоже сколько угодно, вплоть до выпивать, хоть я и не пью. Но во время школьного обучения у меня совершенно другая методика. И ей всегда не нравится, как я преподаю. Но очень многие мои уроки идут по ее планам и разработкам. Слава богу, у меня в распоряжении все ее документы. И мать, конечно, мой главный учитель в жизни, и, тем более что она все-таки, как-никак, отличник народного просвещения. Я считаю, что я – самый большой ее педагогический успех. Потому что, хотя получилось совсем не то, что ей хотелось, но ей интересно, надеюсь. И многие мои идеи почерпнуты из общения с ней. Да и человек она очень хороший. Это не значит, что у нас бесконфликтная жизнь. Мы очень часто друг на друга орем, но это правильно, потому что это общение. Вот.

В литературе меня учила Нонна Слепакова, мой любимый поэт. Я сам пришел к ней в ученики, вот как Пушкин к Катенину – «побей, но выучи». Это самый главный для меня человек в литературе.  И до сих пор, хотя Слепаковой нет уже 20 лет, она умерла, через день у меня сын родился. Верней, нет, в один день это произошло. Для меня Слепакова – самый важный человек из всех литераторов, кого я знал.

Новелла Матвеева, к которой я тоже пришел в ученики в 16 лет, и которая тоже была и осталась моим любимым поэтом. И она бесконечно много для меня значит.

Мамин однокурсник Юлий Ким, и одногруппник, который тоже очень хороший, кстати говоря, преподаватель русского и литературы. Мне он тоже преподал русский и литературу. Не так давно как раз перед общим концертом у нас с ним была бурная полемика: вот Осип Дымов погиб, отсасывая у ребенка дифтерийные пленки в рассказе «Попрыгунья» у Чехова, а Базаров стал бы это делать или нет? Я утверждал,  что нет, а он, что да. И это был очень живой спор. Я перенес его потом в класс.

В журналистике меня больше всего учила до последнего года, она умерла, царство ей небесное, в прошлом году, Лилиана Сигизмундовна Комарова, создатель передачи «Ровесники».  Вместе с Дубровицким.  Она меня учила в детской редакции радиовещания. И до последнего момента Комарова, в свои 92 года, была живейшим образом в курсе всех общественно-политических событий. Мне было важно, что ей не все равно, и что она до конца сохраняет такую яркость, бескомпромиссность и интерес к происходящему. Не говоря уже о том, что с детьми работать очень трудно, есть большой соблазн их зомбировать, поставить их в зависимость от себя. Комарова этого не делала, и Дубровицкий, второй создатель «Ровесников», Игорь Васильевич, тоже очень важный для меня человек. Они меня учили жизни.  Учили, прежде всего, к ребенку относиться как к взрослому, потому что он взрослее нас, его проблемы серьезнее наших. И я их очень любил.

И грех будет не сказать о главном редакторе «Собеседника», Юрии Владимировиче Пилипенко. Это для меня, фактически, почти отец.  Я пришел в «Собеседник», когда мне было 16, чуть позже туда пришел Пилипенко. Он для меня сделал бесконечно много. Он меня вытаскивал из самых трудных ситуаций. И он сохраняет до сих пор свою позицию главного редактора и сохраняет нашу газету, что при ее позиции непросто. Из всех надежных людей, которых я знаю, это надежнейший. И он очень многому меня научил.

Бывает такое, что опускаются руки? Как вы с этим справляетесь?

У меня не бывает, потому что я, как уже сказано, занят аутотерапией. А опускаются ли руки у человека, который в случае головной боли пьет анальгин? Нет, они не опускаются. Он занят самолечением. Я же не занимаюсь решением мировых проблем, я решаю свои. Я, условно говоря, укрощаю своих демонов, довольно многочисленных. Если б я не занимался таким количеством работы, если б я меньше писал в разные места, бог знает, чего бы я в частной жизни наворотил. Но я этого не делаю. И поэтому у меня, слава богу, руки заняты все время. Как это ни двусмысленно звучит, слава богу, что они заняты клавиатурой. А иначе они были бы заняты дракой, или я кого-нибудь там харрасил бы, хватал бы. А так все мои жизненные интересы сфокусированы на одной женщине и одном занятии. На литературе, а не на том, что вы подумали.

Чего вам не хватает для счастья?

Уверенности в завтрашнем дне. Мне бы не хотелось жить вот в таких эсхатологических обстоятельствах, в ожидании постоянной катастрофы личной или глобальной. Мне бы хотелось хоть какого-то ощущения, что все не катится в бездну. И, кроме того, я устал жить с ощущением, что со мной завтра можно сделать все, что угодно. Хотелось бы, вот как Мария Васильевна Розанова говорит: «Да, плоха была советская власть, но она действовала в некотором коридоре возможностей». Современная российская власть не может удивить ничем, мы ждем от нее всего. Хотелось бы ждать чего-то.

P.S.

Как бы вы потратили Нобелевскую премию?

Боюсь, что в нынешних обстоятельствах я бы уже отказался, потому что она как-то очень свою репутацию за последнее время подпортила. Но духу бы не хватило. Все-таки хорошие имена за ней стоят. И боюсь, отложил бы. Я вообще, не очень умею тратить деньги. Я как-то их стараюсь откладывать, хотя мне и говорят, что это все может обнулиться в один момент, но пусть оно лучше обнулится от внешних обстоятельств, а не от моей расточительности. А из этих отложенных я, может быть, часть бы потратил на благотворительность, но личную, адресную. Ну, потому что у меня всегда есть некоторое чувство вины, когда я получаю внезапные большие деньги. Поэтому из Нобеля  значительную часть я потратил бы на поддержку молодых коллег. Но так, чтобы они об этом не узнали.

Что может вас вывести из себя?

Практически все.

Кто в XXI веке сделал больше всего для того, чтобы в России стало жить лучше?

Я затруднился бы назвать конкретного человека, но для того, чтобы многие вещи назвать своими именами, очень многое сделали Акунин, Пелевин и Петрушевская. Вот эти три автора: Акунин в исторической литературе, Петрушевская в прозе, Пелевин в социальной фантастике. Они очень многое назвали, а этого достаточно. То есть когда человек читает, он все равно становится лучше.

Если бы в «Википедии» можно было написать только три слова о вас, что бы вы написали?

Поэт, писатель, журналист. Ровно то, что там и написано. Я совершенно исчерпываюсь этими характеристиками. Можно было бы написать, конечно, «плохой хороший человек», но это, во-первых, уже использовано в фильме. И, во-вторых, в фильме так назван довольно неприятный герой, поэтому меня устраивает вот это. Да. Можно было бы, конечно, там написать: «Отец своих детей». Это тоже лестная характеристика. Но вот поэт, писатель, журналист, мне кажется, у меня лучше получается. Потому что детям я уделяю мало внимания. И вообще, хороших отцов не бывает.

Порекомендуйте книгу, которая может сделать человека лучше. Одну книгу 🙂  

Понимаете, разные бывают люди, от разного становятся лучше. Наверное, я бы порекомендовал «Человек, который был четвергом» Честертона, потому что эта книга озадачит вас. А состояние озадаченности, оно лучшее, как показывает опыт. Человек может из него выйти со знаком минус или со знаком плюс, но она его озадачит. А если это человек не безнадежно потерянный, если он вообще обычный такой, да, то, конечно, лучше Евангелия ничего не придумано. Потому что правильно сказал Александр Кабаков, если бы эта книга не была хорошо написана, она не была бы мировым бестселлером. Вот Евангелие, наверное. Особенно от Матфея.

«Евангелие от Матфея»