Дмитрий Муратов

Работать в «Новой газете» — это риск. А ради чего?

Функция и миссия медиа заключается в контроле над властью в интересах общества. Больше ни в чем. Нет другой миссии. Но при этом есть стилистические вещи, которые Юра Щекочихин, мой покойный друг, сформулировал как «ниже пояса не бить и не лизать». Это стилистические табу. Контроль за властью в интересах общества — это то, чем мы занимаемся. Этим должны заниматься любые продвинутые СМИ. У нас несколько поменялась эта история: у нас в интересах власти СМИ контролирует общество с помощью пропаганды. Вот мы, еще несколько медиа, наших товарищей, сохранили первобытную функцию СМИ — контроль за властью в интересах общества. Если ее не контролируют медиа, ее не контролирует никто. Что такое контроль? Это означает, что мы аудируем различные вещи, связанные с бюджетом, с государственными закупками, с проявлениями коррупции и, конечно же, с нарушением прав человека.

Должны ли журналисты вмешиваться в происходящие события?

Есть в мире две школы мировой журналистики, и они спорят между собой. Первое — это должен ли фотограф снять умирающего мальчика в одной из африканских деревень, чтоб содрогнулся весь мир? Или он должен бросить камеру и пойти перевязывать этому мальчишке раны? Это хрестоматийная история.

Традиция русской журналистики — Гаршина, Короленко, отчасти Горького, очень во многом Антона Павловича Чехова, я имею в виду сахалинские дневники — она сумела соединить две эти вещи: мы должны рассказывать так, чтобы мир содрогнулся и чтобы этическая оценка стала общественной. А с другой стороны, мы должны вмешиваться в жизнь, потому что мы не можем пройти мимо. Именно поэтому, например, газета с помощью майора Вячеслава Измайлова, Юры Щекочихина, Эльвиры Горюхиной, многих наших сотрудников, которые работали, например, на чеченской войне, освободила 171 пленного и заложника. Мы должны были про это только писать или, когда у нас была такая возможность, все это делать? А майор Измайлов вообще потом вошел в группу по освобождению пленных при президенте страны.

То же самое происходит с рядом других вещей. Но это — очень серьезно — война. Но есть вещи как бы менее серьезные. Мы с нашими коллегами из газеты «Московский комсомолец», когда в Москве стояла страшная жара и пылали торфяники, птицам нечего было пить, кошкам нечего было лакать, читатели наши и читатели МК выставили сотни мисок с водой на улице раскаленного города. В этом была офигительная человеческая солидарность с той средой, в которой живут люди. Это прямое вмешательство в жизнь.

Правильно ли газете делать то, что должно делать государство?

Невозможно просто так типа писать о проблемах благотворительности и долго вести дискуссию: «А вот тот, кто не занимается благотворительностью, он, значит, борется с режимом, потому что вынуждает его платить деньги больным детям. А вот тот, кто помогает больным детям, на самом деле, служит этому режиму, потому что он, падла, спасает детей, а вот если бы они умерли, режиму было бы хуже». Вот мы в этой дискуссии не можем участвовать, она безнравственна. Это дискуссия пошлая, гнидская.

Газета ведь не вылечит безнадежного больного…

У нас как получается: вот надо собрать деньги, у людей есть эмоциональный подъем, они видят эти глаза ребенка или читают письмо матери. Но редко кто знает, что случилось затем — насколько эффективным может оказаться страна, общество, какие-то сообщества людей?! А вообще-то нормальная история человеческого общества — это история успеха. Только не обязательно личного, а того, что кто-то выжил, кому-то общество скинулось и купило время жизни. Вот я так сформулирую: “Что такое эта вот благотворительность с помощью газет? Мы скидываемся и кому-то дарим время: кому-то часы, кому-то месяцы, а кому-то, слава Богу, годы”.

Я уже готов к тому, что газета, наверное, возьмет на себя функцию издателя журнала для слепоглухонемых. У этих людей нет никакой возможности, кроме как специального журнала, и мы хотим, чтобы у них было свое медиа.

Как вам удалось защитить Али Фейруза от российских спецслужб?

В позапрошлом году, в январе, Лена Костюченко привела познакомиться с Фейрузом. Тогда очень важная история была у нас в стране — каким образом наши граждане отказываются воюющими в рядах исламских террористических организаций? Очень важна была роль проповедничества, нового проповедничества, это такие новые медиа и новые медиумы, которые таким образом влияют на людей, что они забывают про свою жизнь, целиком отдаются во власть, манипулятивную власть, и идут воевать с оружием в руках на чужой земле, считая, что строят свое государство. Среда эта малопроницаема, чисто  профессионально. В этой среде нужно обладать навыками веры, знаниями религиозных глубоких вещей и адатов, ну и, конечно, языки. Вот Фейруз был человеком, который для нас был проводником, таким вот Вергилием в этом дантовском аде, который мог на этих языках говорить. Мы это испытали. Когда были события на Хованском кладбище, никто не понимал, что там произошло, каким образом там столкнулись некое «Боевое братство» сенатора Саблина с киргизскими и таджикскими и другими гастарбайтерами. И, вообще, что за побоище на кладбище. Но все выяснили, потому что они с ним разговаривали абсолютно на одном языке. Я писал Путину письмо о том, что вы же человек профессиональный в этом смысле, вы должны понимать, что иметь такого специалиста очень важно, для того чтобы получать информацию. Против Али Фейруза начались страшные давления и гонения. Я думаю, моя версия событий, что кто-то из наших высоких генералов сказал каким-то генералам узбекских спецслужб: «Да говно вопрос! Сейчас мы тебе отдадим этого чувака». Но вот тут за него вписались.

Так устроена газета. Значит, в газете существует анти-сектантская история. Эта газета легко принимает людей со стороны, она крайне доброжелательна, в ней есть эмпатия. А уж человеку, у которого есть беда, ему хотят еще и оказать помощь. А если этот человек оказывается еще и полезным, его вовлекают. Редакция же молодая, и я, например, очень горжусь тем, что этот человек оказался не одиноким, не брошенным, не выкинутым, а вполне себе интегрированном в культурную среду газеты, это большая культурная среда. И мы начали считать его членом коллектива, хотя мы не имели права взять его на работу ни при каких обстоятельствах. А когда мы поняли, что за одного этого парня, с одной стороны, у него там мама на Алтае с тяжелым диабетом, несколькими сердечными операциями, падающим зрением и, в общем, Алтай, прямо скажем, это не Биарриц, это другой курорт, победнее. И она готовилась дом продать. А с другой стороны — какие-то генералы друг другу пообещали такой отстойный рабовладельческий обмен. Это такой карго-культ чекистов. И мы не могли просто взять и на наших глазах сделать так, что жертва будет виновата в том, что за ней идет охота.

Сейчас было не очень понятно…

У нас смотрите, на первое заседание, например, по делу Кирилла Серебренникова ходит много людей, а потом они чего-то устают от этого. А еще типичная ситуация с Никитой Белых. Когда сначала интерес, а потом – Господи, что-то мы уже устали от этой темы. Что-то жертва никак не может победить. Что-то мы устали без ее победы. И вину за преследование мы начинаем возлагать на саму жертву. Это странная аберрация общественного сознания в моей стране. Но мы точно ей не подвержены. На нас это излучение не сильно действует. Может, потому, что здесь работает много опытных людей, прошедших и войну, и серьезные расследования, и получившие все мировые награды. Это профессионалы, великолепно состоявшиеся профессионалы, которых зовут в крупнейшие мировые газеты на самые передовые, самые лучшие топовые позиции. Я, конечно, горжусь этим, чего там говорить. И мы не могли, чтобы на наших глазах состоялось жертвоприношение. Это было бы скотство в отношении Фейруза, в отношении его семьи и, конечно, в отношении самой газеты, в отношении самой атмосферы, которую мы создаём. Эта атмосфера нам очень важна, потому что, знаете, только вот эти ребята, которые ссут в фонтаны, говорят, что «мы своих не бросаем». Нет, мы не ссым в фонтаны, но тоже не бросаем.

Можете ли вы запретить журналисту писать на опасные темы?

Был период, когда мы знали что готовится покушение на одного из наших сотрудников, именно из-за того, что он занимался чеченской темой. И я договаривался. Как и с кем — я не буду рассказывать. И договаривался о том, что мы год, как минимум, не работаем в Чечне, а вы, в свою очередь, снимаете… ну, никто, конечно, не признавался, что это был заказ, но мы знали от правоохранительных органов, которые вели дело Политковской, что такой тревожный звонок поступил. И с Аней Политковской у меня были конфликты. Я отказывался пускать Аню в Чечню, чувствуя уже, что перейдена какая-то граница, и дальше уже самые разрозненные силы, которые, тем не менее, консолидированы вокруг фигуры, например, лидера, они могут захотеть сделать подарок. Я не отпускал ее несколько месяцев в Чечню. Это не помогло. 

У вас бывает чувство, что вы бьетесь лбом о стену и ничего не получается?

Ну, вот все наоборот. Честно говоря, почему здесь все работают? Потому что, когда мы ставим какую-то задачу, мы все-таки, чаще всего, добиваемся.

Главный редактор Сергей Николаевич Кожеуров на встрече с Путиным положил ему на стол, и мы получили официальную бумагу: «Министру Шойгу: поддержать, доложить». И три дня назад Надя Столяр въехала в новую квартиру. И когда мне говорят, что эта вся польза малых дел… надо вообще, в принципе подумать о глобализации: как избежать потепление климата? Я в это не верю. Мы делаем то, что нам по плечу. Гигантская операция по спасению людей, которые подвергались преследованиям за свою сексуальную ориентацию, закончилась тем, что газета вовлекла в сферу своей деятельности правительства нескольких стран — европейских и заокеанских. Были встречи и с министрами иностранных дел, и с крупнейшими представителями правительств, и с послами, и с комиссаром по иностранным делам Евросоюза госпожой Могерини… И десятки этих людей, опять же не называю точную цифру, десятки этих людей обрели шанс на новую судьбу. Они переехали в другие страны, где их сексуальная ориентация ни у кого не вызывает никаких вопросов. Это разве не удача? Конечно, удача! А когда было вскрыто панамское досье или написан «Ландромат», который я упоминал. А когда Паша Каныгин едет, и у нас получается в результате сложных различных материалов, сложных переговоров обменять пленных уже на этой дикой войне на Востоке Украины — абсолютно братской страны в прошлом, теперь, наверное, уже неизвестно когда, а может быть, и никогда. И вот таких вот удач можно насчитать фигову тучу, просто фигову тучу. Посмотрите, та же Ерошок пишет материал про гениального чувака в Омске. Бывший офицер строит детский хоспис, первый в Сибири детский хоспис. Ему нужны на достройку деньги, он просто уже физически заболевает от того, как он ездит, оказывая паллиативную помощь детям, которые должны лежать в условиях, в которых они не могут лежать, потому что невозможно преодолеть боль. Потому что уход должен быть достойным. Он не может быть счастливым, но он может быть не мучительным. И после материала Зои Валентиновны Ерошок звонит известный русский миллиардер Forbes. Не  недо-forbes, а Forbes-Forbes. И счет просит. И это уже состоялась, это уже произошло. Но ваш вопрос — он тоже не без хитрожопости и, понимаете, есть еще одна вещь. Вот есть метод Макарки Нагульнова, описан Шолоховым в «Поднятой целине». Макарка, оправдываясь, говорит, что если б из каждого гада после удара наганом по пуду хлеба выскакивало, ходил бы всю жизнь и ударял. Это один метод. А другой метод, на самом деле, это — мозги. Вот мы видим, как газета не напрасно живет, и не напрасно работает, потому что мы видим, как меняются мозги. Даже по тем стажерам, которые к нам приходят. Изменилось поколение. Мы видим это новое поколение, которое меня не то что радует — я, честно сказать, аплодирую ему, и я люблю их.

Не устаете от несправедливости и человеческих страданий?

Мы знаем, что в конце, как говорил нам любимый наш писатель Даниил Гранин: «У вас в конце не хватает поцелуя». Ну, вот не хватает поцелуя. Но ведь газет в стране у нас 60 тысяч. Ну, значит, там есть 59 999 поцелуев, а здесь без поцелуев. Ну, есть же продукты, написано: «не содержит сахара». Вот я на газету хочу такую штуку: «не содержит сахара». И когда нам говорят: «Чего-то вы нас грузите», мы говорим, что это наша забота, это наша работа. Ну, грузим, да. Я ненавижу слово «не парься»! Что значит «не парься»? Еще скажи «не волнуйся». А почему, собственно говоря? А жизнь-то как-то пройдет, а ты еще даже разволноваться не успел. Так что надо париться, волноваться и грузить. Вот так.

Если бы вам предложили пост в правительстве, вы бы согласились?

Знаете, я не смогу работать на государство. Я уже не смогу просто. Не смогу. Я знаю, что есть люди, и многих из них я очень уважаю, которые используют возможности государства для того, чтобы сделать какие-то очень правильные вещи. И я могу это только приветствовать. Но я уже не смогу. Я уже буду работать только на общество. Вот в этом смысле я буду работать на страну, а не на государство, ибо мне кажется, это уже раздельные категории. Но на денек стать министром образования был бы готов. Да. Мы бы почистили эти диссертации. Мы бы привели туда умнейших реальных людей, которые занимаются серьезными инновациями. Понимаете? А не мракобесием. За один день можно было бы там собрать команду, мы знаем этих людей. Потому что образование есть будущее. Считаю, что это синонимы. Просто синонимы. Когда мы говорим, что у нас все может быть только свое, доморощенное, нам тут всего хватает — углеводородов, угля, территорий — да, но… Вон у нас Ковальчукам принадлежит же этот канал Рен-ТВ, где земля-то стоит на чем она… плоская, значит, земля у нас. Гагарина жалко! Гагарина! Посмотрел я этот сюжет и подумал: «Господи, Юрий Алексеевич, как хорошо что вы этого не видите!»

Нельзя помочь всем. Как не разорваться?

Конечно, я свою совесть тоже как-то убаюкаю, она поношенная. Я знаю семью, не буду называть фамилии, я считаю их членами своей семьи. Прекрасный мальчишка, прошел курс лечения через «Подари жизнь» в центре имени Димы Рогачёва. Но отказали ноги, осложнение после этого. Не все в порядке с двигательным аппаратом. Гениальная голова. Потрясающе плавает, берет золотые медали на соревнованиях вот на таких вот. Жизнь очень тяжелая, даже когда коляску в воду опускают, могут ногу сломать, что и происходило в прошлом году, например, пару раз. Или, например, в городе, где они живут, в Электроуглях, невозможно ребенку сделать рентген — надо везти фиг знает куда. А нога-то сломана. Ну и, короче говоря, как-то так мы совпали. Я сначала просто деньги перечислил, а потом подружились, а потом мы начали вместе какие-то вещи придумывать, а потом просто у меня с карточки часть зарплаты сразу же уходит — это моя личная история. Я специально не называю имен, но я знаю, что у нас многие в редакции так делают. Это как-то тебя убаюкивает. Но, с другой стороны, и силы тоже придает, когда я получаю… На днях вот был мальчишка с мамой в Краснодаре, я получаю фотографию: сидят, вышли из бассейна с медалями — классно! Очень нравится.

Есть люди уровня Жени Ройзмана, которые ведут этот круглосуточный прием по личным вопросам людей и перераспределение между друзьями… В принципе, что такое Ройзман? Ройзман — это сервер, который создал гигантскую сеть людей, которые соединяют тех, кто нуждается, с теми, у кого есть возможность помочь. Все это происходит через приемную сити-менеджера города Екатеринбурга. Это отличный опыт, кстати. Я смотрю на Нюту Федермессер — гениального менеджера. Я считаю, что московскому правительству можно смело поставить памятник, что они на все центры паллиативной медицины нашли такого умного, жесткого и талантливо человека как Нюта Федермессер. Или талант от Бога — Чулпан, вокруг которой тоже возникает сумасшедшее силовое поле, которое втягивает в себя людей. И вдруг страна, в которой не осталось солидарности, вдруг выясняется, что эта страна с очень высоким содержанием человеческого добродушия. Я убедился, что у зла всегда менеджмент хороший, а у добра всегда плохой. Но теперь ситуация изменилась. Вот я вижу, как она изменилась, благодаря, в том числе, тем людям, которых я сегодня называл. Этот менеджмент становится все лучше. Мне очень жалко тех нападок на этих людей. Типа, что, занимаясь благотворительностью, помогая людям, они помогают режиму. По их логике, те, кто лежит на диване, соответственно, с ним борется.

Давайте повторим, каким благотворительным фондам вы доверяете?

Газета сотрудничает с Русфондом, Фондом «Такие дела», с ребятами, которые делают «Антон здесь рядом», конечно, с фондом «Подари жизнь». Мы участвовали в фестивале «Белые ночи фандрайзинга»., который в Питере проводил Митя Алешковский.

Появляется очень обаятельная креативность, не такая  фейсбучная, не сдоенный яд, а какая-то совсем другая штука. Я смотрю, как это делает Чулпан, или как это делает Корзун, или как делает это Ингеборга Дапкунайте, или как Женя Миронов возится со старыми актёрами, или то, что делает Алферова, или то, что делает Хабенский, или вот эти «Дети-бабочки» — то, что делают Ксения Раппопорт. Мы с удовольствием про них рассказываем. Мы считаем, что они и есть настоящая элита нашей страны.

Есть фонды и у бизнесменов. Когда у нас вышел текст про ребенка, которому необходимо теперь всегда жить с трубой, вставленной в кишечник, то на следующее утро мне позвонил — мы до этого много не виделись — руководитель ВТБ Андрей Леонидович Костин и закрыл целиком эту сумму. Я убеждаюсь что, когда правильно написано, то это сильно влияет на людей. У меня есть друг, очень близкий мой друг. Вон там у меня хранится его гитара. Шевчук не участвует в корпоративах, но Шевчук участвует в огромном количестве благотворительных концертов, и во многом благодаря его усилиям, содержится «Дом на горе» — это приют для тех, кто нуждается в том, чтобы выплыть из алкоголизма. И многие люди талантливые люди, потраченные, с большим алкогольным пробегом — они железно нуждаются в этой помощи. И это делает для них Юра.

P.S.

Как бы вы потратили Нобелевскую премию?

Мы уже ее распределили. Как только мы получим Нобелевскую премию мира, то мы поделимся ею с теми людьми, о которых я вам сегодня говорил. Но, а вдруг нас объявят иностранными агентами? Но мы абсолютно точно поделимся. И уже такое было, когда наши сотрудники получали премии, крупные международные премии. Последний раз это было совсем недавно, например, один из наших ведущих военных корреспондентов все свои деньги прямо там, на сцене попросил перечислить на счет адвокатов, которые защищают попавших в плен. И так происходит со многими премиями, которые мы получаем.

Что может вывести вас из себя?

Меня расстраивает коллективная травля, когда травля становится хайпом. Вот это «политбюро» фейсбуковское — она меня не расстраивает и не злит, я к нему отношусь с брезгливой скукой. Вот как все эти идиоты, которые, понимая, что это просто там ребенка побили, а они пишут, что это полтергейст, и полиция вызывает священника освятить этот дом?! Вот это мракобесы, вот это абсолютные мракобесы с этой плоской землей, которую, Гагарин не заметил. А вот это фейсбучное «политбюро» смыкается с мракобесием, потому что и то, и другое — инквизиция. Знаете этимологию слова? От латинского слова “искать”. Вот они выискивают врагов. Вот этот их поиск и коллективное нападение, и часто это касается моих сотрудников. Например, когда у нас выступает мать солдата, который попал в плен, то ли он военнослужащий, то ли не военнослужащий — черт ногу сломит. Но когда она, учительница английского языка с Алтая, и она обращается к Путину на русском языке, к Трампу на английском языке — ну потому что а какие еще ресурсы у матери? Вот вопрос. У нас же Родина-то — мать, понимаете? А есть еще родина-мама. У матери в руках меч. А у этой что? Да ничего! И тут же начинают набрасываться на газету: «Вы даете слово матери солдата убийцы!» Ребята, вы чего!

Какая книга способна изменить человека в лучшую сторону?

Джонатан Фоер «Полная иллюминация», Джонатан Фоер «Жутко громко и запредельно близко». Обязательно только в одном переводе — в переводе Василия Арканова.

Кто в 21 веке сделал больше всех для того, чтобы в России стало лучше жить?

Я считаю, что в России необходимо смягчение нравов. У нас, когда не могут побороть нищету, компенсируют ее величием. А это вечно приводит к различным гопническим выбросам. Я считаю, что такие выдающиеся писатели как Рост, как Генис, как наша очеркистка Ерошок или как наш отдел расследований, они сделали фантастически много. Недавно ушла Эльвира Николаевна Горюхина — выдающийся гуманист, исследователь русской деревни, человек, который вернула детей в Бесланскую школу после страшного теракта. Она пришла в школу, попросила, чтобы мы ее туда командировали. Она учительница, и она там с помощью русской литературы возвращала детям ощущение жизни. Это было почти невозможно — входить в этот страшный реактор, где вырабатывалась только боль, было невозможно. Она сумела это сделать.

Я, конечно, сейчас сходу не всех назвал, но вот есть такие люди.

«Жутко громко и запредельно близко»
Джонатан Фоер