Татьяна Лазарева

Может ли благотворительное мероприятие быть веселым?

Фонд «Созидание», где я являюсь попечителем уже лет 15, не только я попечитель, но еще и мой муж Михаил Шац, а потом еще Александр Пушной к нам примкнул — мы, в общем, люди, которые не чужды юмору и иронии. Нам достаточно трудно было изначально, как это было на заре становления всех фондов, проводить мероприятия скорбя, сочувствуя тем, кому мы помогаем. Как только до нас дошло, что мы в принципе не обязаны скорбеть в тот момент, когда мы отбираем у людей деньги, потому что как-то тоже хочется повеселиться по большому счету, как только мы поняли, что у нас благодаря фонду, этой структуре рабочей, есть возможность переложить, разделить эти две вещи: помощь и сбор денег – все просто пошло совершенно как по маслу.

Я считаю, что, по-моему, все-таки фонд «Созидание» один из первых эту идею прочувствовал, и этот наш знаменитый лозунг про то, что мы знаем 1001 способ, как вам с радостью и удовольствием расстаться со своими деньгами. То есть делать это нужно действительно с каким-то удовольствием и удовлетворением, но, естественно, только если ты доверяешь тому фонду и тем людям, с которыми ты общаешься.

Расскажите о любимой программе фонда “Созидание”

Фонд «Созидание» занимается несколькими проблемами, у нас нет одной какой-то паровозной идеи, какой-то болезни, где будут вокруг нее собраны специалисты.

Это вообще прекрасно, что за последнее время такая сегрегация по фондам прошла, и ты можешь любую проблему найти. Чем больше будет фондов, тем это будет лучше, каждый будет работать точнее. У нас стала более  социальная направленность, мы очень много работаем с регионами в стране, и знаем, к сожалению, какая ситуация, совершенно плачевная, далеко от Москвы, скажем так.

И в этом смысле мне, например, больше всего нравится наша стипендиальная программа. Она заключается в том, что человек, какой-то ребенок, подросток пишет нам в фонд и рассказывает о своей ситуации, что бы он хотел. Смысл в том, что он хочет вырваться из этого всего. То есть он живет в каком-нибудь селе или в деревне, но нет ни денег, ни связей, ни родителей. У него нет никаких возможностей, никаких социальных лифтов, чтобы оттуда выбраться. Потому что сейчас их вообще нет, в принципе, только передача «Голос» и, кажется, «YouTube» какой-нибудь. То есть нет возможности самому оттуда выбраться. Там какая-нибудь многодетная семья, работы у отца нет, он пьет, мать сбивается с ног. А какой-нибудь мальчик или девочка – они хорошо учатся, они очень хотят выбраться куда-то наверх, попасть, найти что-то, чтобы потом, возможно, вернуться и там все изменить. Это, кстати, тоже очень хорошая тема. Если ребенок находит какую-то возможность к нам достучаться, эта программа называется «Пять с плюсом», то мы находим его заявку, у нас на фонд она приходит, и проверяем его максимально. В этом заключается самая ужасная работа фонда – это абсолютная рутина, это работа, это постоянная проверка, постоянное недоверие, по большому счету. Но ты должен быть уверен, что этот ребенок действительно этого хочет. Ты собираешь все справки, ты берешь все характеристики вокруг, у всех, кто может их дать: из школы, из спортивной секции. То есть ребенок, который действительно хорошо учится, он делает, помогает всем, кому может. Он занимается спортом, не знаю, на ложках играет, еще что-нибудь. Все это мы проверяем.

И если мы считаем, что он действительно хочет и может, то мы даем ему стипендию. Она не такая большая – это 3,5 тысячи рублей в месяц. Но учитывая, что некоторые зарплаты в регионах недалеко уходят от этой суммы , то это очень большие деньги. Фонд в свою очередь находит не просто дарителя, который каждый месяц выделяет эти средства, он находит этого дарителя даже не на год – в год это 42 тысячи, по-моему, рублей получается. А если мы берем на себя этого ребенка, то мы берем стипендиальную программу от 14 до 21 года, то есть он может на нас рассчитывать. Если, конечно, каждый год он будет подтверждать, что он по-прежнему учится хорошо, что он по-прежнему прекрасно себя рекомендует со всех сторон, и тогда у него есть возможность на эти деньги покупать компьютеры, ездить, брать какие-то уроки оплачиваемые, поступать в вузы. Они вырываются из этого, простите, болота, этого ужаса, в котором они живут. И они рвут и рвут, все вперед, вперед. Они все время поддерживают семью, то есть все на них не нарадуются – мамы счастливы, папы – не знаю, наверное, тоже. Все очень ими гордятся. Это, конечно, большой стимул.

В каком возрасте критично оказать поддержку человеку из неблагоприятной среды?

Идея в том, что те люди, которые не являются активными с самого начала и с самого детства, они так потом и остаются сидеть у телевизора и решать сканворды. И если ребенку в свое время попадается какой-нибудь хороший учитель в школе, какой-то подвижник его, который вытягивает из него, который позволяет ему поверить в себя, или учитель, или какая-то ситуация, или какие-то люди вдруг, фонд какой-то, чужие люди, если у него есть это движение, и его подхватят, то есть очень большой шанс, что он не станет наркоманом, что он найдет возможность. Потому что эта вся наркомания, уход от реальности – это всего-навсего от невозможности соразмерить свои силы с тем, сколько тебе нужно потратить на то, чтобы вырваться оттуда. И когда тебе кажется, что ты не можешь это сделать – ты падаешь. Но когда тебе дают этот взлет, там уже…

Как убедить людей жертвовать деньги на зарплаты сотрудников благотворительных фондов?

Очень хороший вопрос. Потому что действительно, давайте такой короткий экскурс сделаем. Вообще фонды благотворительные начали в России нормально функционировать где-то в начале нулевых. Но благотворительный фонд – это было очень ругательное слово, все говорили: «А, у тебя фонд? Ну понятно». Недоверие к фондам было очень большое. Поэтому мы все дико счастливы, что за эти 15-18 лет мы хотя бы пришли к тому, что слово «благотворительность» появилось в информационном поле вообще в принципе, как приличное слово, что мы все понимаем, что фонды – это честные нормальные структуры. По крайней мере, есть больший процент хороших фондов. Потому что всегда есть жулики, всегда будут даже в этой сфере. Но действительно, когда это все начиналось, туда действительно приходили люди работать от души, от сердца, и действительно максимально все отдавалось тем, кому нужна была помощь. То есть это были в самом начале скорее именно какие-то волонтеры, это были какие-то добровольцы.

Что произошло за это время? За это время очень все сильно изменилось, и, например, до последнего года реально, мы только буквально на днях приняли это решение, фонд «Созидание» никогда не тратил ни одной копейки на свою структуру. Почему так получалось? Потому что, несмотря на то, что фонд «Созидание» – это всего пять-шесть человек, которые сидят в конце Шоссе Энтузиастов на улице Магнитогорской, в двух комнатах, но офис, в котором они сидят, дается бесплатно фонду одним из попечителей, зарплаты сотрудников разбросаны тоже по попечителям. У нас 12 попечителей, там среди них есть популярные творческие люди, и половина хороших, крепких бизнесменов. Вот зарплаты. Оргтехника, бухгалтер у нас тоже, соответственно, нашего учредителя фонда, он работает заодно и на фонд, то есть зарплату платят. У нас, пожалуй, я не знаю, у кого еще за эти годы – мы, по-моему, остались последние, кто ничего не брал из бюджета, из оборота денег, которые есть. На самом деле по закону благотворительный фонд может тратить до 20% от оборота денег как раз на все: на бумагу, орграсходы… Я в этом не очень понимаю, но действительно это структура, которая работает. Действительно к ней очень пристально присматриваются всегда фискальные органы. Потому что мы уже эту историю проходили с тем, как можно это все обернуть так, чтобы какое-то налогообложение или что-то. То есть у них очень высокая честность. К ним такое пристальное внимание, что этим должны заниматься специалисты. Если фонд занимается медициной, то этим тоже должны заниматься специалисты, а не просто люди с доброй душой.

Поэтому в последний только год, даже не год, а в 2018 году фонд «Созидание» наконец-то, не справляясь уже абсолютно за счет наших попечителей со своими финансовыми проблемами, принял решение, что он будет брать какую-то часть от оборота на то, что нам не хватает. Но это дискуссия в обществе, которая длилась буквально последние два-три года. Там Митя Алешковский, у них была большая битва с Евгенией Альбац, которая говорила: «Я не хочу тратить». А у Мити Алешковского работают прекрасные профессионалы, журналисты, которые, конечно, требуют высочайшей оценки, в том числе материальной. И от их пера, от их возможности с большим чувством написать зависит, собственно, и бюджет этого фонда. Потому что как они напишут, столько людей им и будут доверять, столько и получат они пожертвований. Поэтому это все нормально. И, скрепя сердце, конечно, но мы пришли к такому решению.

Можно ли иметь приличную зарплату в благотворительном фонде?

Безусловно, конечно, можно на это рассчитывать, и это совершенно нормально. И чем быстрее все благотворительные фонды это поймут и встанут на какие-то бизнес-рельсы, и поймут, что они бизнес-структура, которая в общем-то перерабатывает огромное количество денег – это не шуточки в общем, по большому счету. И соответственно, она должна и проверяться со всех сторон, куда все эти деньги идут. Эта структура должна четко понимать, куда она их расходует, насколько это выгодно, насколько это правильно, кому она дает эти деньги. Можно же их ухнуть бесконтрольно куда-нибудь.

Как собрать деньги на помощь тому, кого нельзя вылечить?

Есть такой ряд мероприятий, который я провожу, не я его придумала, он называется «Детская благотворительная распродажа». Это когда приходят дети, приносят все свое барахло ненужное, у них всегда очень много барахла. Раскладывают его, сами приносят свои карманные деньги, идут к соседу, у которого такое же барахло лежит. В результате это ужасно для родителей – они-то думают, что они избавятся от барахла, а им еще новое барахло приносят. Но смысл, который ускользает от детей, самый главный, что деньги, которые они тратят друг на друга, мы их забираем. То есть он собирает свои деньги в стаканчик, за всю свою ерунду, а из стаканчика он не имеет права брать деньги, он только свои может тратить. Потом мы все это собираем.

Почему я про это рассказываю, потому что это такое вступление маленького человека в благотворительность, в волонтерство. Во-первых, всегда очень точно нужно понимать цель, что она достижима, что она действительно поможет кому-то конкретному. Так мы собирали здесь, в Москве, на зимнюю обувь для 15 девочек из нашего подопечного сиротского приюта при церкви. Наступила зима, они все так и ходили в осенней обуви. И это очень просто объяснить детям, у которых много всего. Ты можешь его спросить: «Сколько у тебя зимних ботинок?» Даже если он скажет: «У меня одни зимние ботинки», – как у моих детей, например, то ты все равно скажешь: «Но у тебя же они есть, а есть дети, которые живут, снегу навалило, а они в резиновых сапогах ходят. И мы купим зимнюю обувь, и они нам скажут спасибо, и мы сделаем им доброе дело». В этом случае ребенок понимает конечную цель. В этом случае взрослый, который приходит волонтером, не сильно отличается от ребенка. Потому что взрослым, которые впервые с этим сталкиваются, очень трудно объяснить, что деньги, которые он дает, не вылечат человека, а пойдут на поддержание его, допустим, еще пяти лет жизни, после этого он все равно умрет. Это уже такой следующий этап сознательности человека, взрослого даже.

Поэтому все эти сборы с конечным реальным результатом очень важны. Потому что человек, тем более в наше время, когда никто никому не верит, сначала должен убедиться: «Да, я сдал сюда деньги, мне отчитались. Я сдал 100 рублей, но я знаю, что еще тысяча человек дала по 100 рублей, и я вижу, что у нас вместе получилась увесистая сумма. Этот фонд мне продемонстрировал, что они сделали то, что обещали, я спокоен, я молодец, себя похлопал, погладил – все, Таня молодец, Таня сделала доброе дело». И потом уже, понимая, что этот фонд не обманывает, два-три раза люди вполне имеют право это проверить. Потом ты уже понимаешь: «Я сейчас опять сдам 100 рублей, но я уже не буду проверять, куда они пойдут, потому что этому фонду я доверяю, как и доверяю его попечителям, допустим, публичным».

Поэтому все эти штуки про белокурых детей, которых вылечивают, они тоже, конечно же, есть, и конечно же, очень важны. Но потом уже фонд – повторю то, с чего я начала – не обязательно помогать и рыдать при этом. Можно помогать и радоваться от того, что ты помогаешь, а всю рыдательную работу будут делать благотворительные фонды.

Каким благотворительным фондам доверяете лично вы?

Безусловно, фонд «Созидание», поскольку я являюсь его лицом и его попечителем. Я его советую, потому что сама за него отвечаю. Я могу сказать, кому еще лично я даю деньги. Это фонд «Вера», потому что Нюта производит очень благоприятное впечатление своим стремительным ростом и очень ответственным. Это, конечно, «Дом с маяком», который, в общем, тоже сочетается. Это хосписы для детей. Это Лена Ольшанская и otkazniki.ru («Волонтеры в помощь детям сиротам»). Главное для меня что важно – это ответственность людей, которые стоят во главе. Их человеческая внутренняя ответственность, осознанность, отсутствие страха за то, что они берут на себя ответственность. Есть еще фонд борьбы с коррупцией Алексея Навального. Я им тоже ежемесячно отчисляю какую-то сумму, потому что пока еще Алексей на меня производит впечатление человека, ответственного за то, что он делает.

P.S.

На что бы вы потратили Нобелевскую премию?

На себя бы, наверное, на семью свою. Извините.

Что может вывести вас из себя?

Очень многое меня бесит, злит и раздражает. Что конкретно? Не знаю. Меня дети мои очень раздражают. Я думаю, что это у всех так. Правда. Особенно это поколение. У меня их трое: 22, 19 и 11 лет, и это последнее поколение, эти дети маленькие все время раздражают, потому что они вообще не такие, как мы. Они реально просто бесят, потому что они вообще живут без этой нашей привычки думать, как ты должен поступить. Они слушают только себя, и это гениально. Я вообще так не умею. Мы сегодня ходили завтракать со старшей дочерью, перед тем как она идет на работу, и с младшей, которая сейчас на каникулах. Сидит, значит, эта мелкая, которой 11 лет, Тося, и говорит: «Я хочу пан-кейки». А Соня, которой 19, ей говорит: «А ты случайно не хочешь блинный торт?» Она говорит: «Нет». А я говорю: «Соня, а почему ты спрашиваешь?» Она говорит: «Да потому что я хочу торт, но я его не хочу есть весь. Вдруг Тося хочет». А Тося реально вообще даже не понимает. Она говорит то, что она хочет. Я вообще сижу, а они у меня спрашивают: «Мама, а ты что хочешь?» Я говорю: «Вы съедите, что останется, я доем». Я, потом девятнадцатилетняя дочь, которая говорит: «Нет, я вот это, конечно, хочу, а вот это я бы тоже хотела, но как-то лучше я не буду. Лучше давай ты возьмешь, а мы с тобой поделимся». Я говорю: «Что ты хочешь?» Она говорит: «Я хочу эту яичницу и этот торт». Я говорю: «Ну и бери». А потом они у меня спрашивают: «Мама, а ты что хочешь?» А я говорю: «Мне вообще все равно». То есть это их умение слушать себя. Им пофиг вообще абсолютно, что там кто другой хочет. Это, конечно, ужасно бесит, но в этом единственная возможность дальнейшей жизни нашего общества. Когда мы, советские люди, которые выросли на том, что мы всегда в последнюю очередь думаем, чего я хочу, потому что все хотят от тебя: учительница хочет, родители хотят, потом дети твои что-то хотят, и все всё время что-то хотят, а чего ты хочешь тебя никогда даже не учили. Потом когда тебе 50 лет становится, у тебя, как у меня, например, нет работы, нет детей, которые уже выросли и вот, собственно, мне говорят: «Ну, давай. А ты чего хочешь-то? На самом-то деле ты чего хотела? Тебе никто не мешает – делай». А ты сидишь и такая пустота внутри, потому что ты не умеешь вообще, нет навыка слушать, чего ты хочешь. Потому что ты всегда делал для благотворительности, для работы…

Какая книга способна изменить человека в лучшую сторону?

Книг очень много, но, конечно, мои любимые  – Стругацкие. Их я обожаю и перечитываю до сих пор все время в минуты счастливые и проблемные. Все что они написали, особенно к концу их творчества, это все пища для ума.

Если бы в Википедии можно было написать только три слова о вас, что бы вы написали?

Татьяна Лазарева – общественный деятель, попечитель фонда «Созидание» и мать троих детей.

«Мир с первого взгляда»
Татьяна Лазарева